Гербы на фасадах

1. Георгий над входом в музей

Самое, пожалуй, популярное из зданий, украшенных гербом, – главный корпус Третьяковской галереи. Это герб Москвы – Святой Георгий, поражающий копьем черного змия. И этот герб изображен над главным входом в Третьяковку, которая, как мы прекрасно знаем, известна далеко за пределами нашей страны.

Павел Михайлович Третьяков начал собирать свою коллекцию еще в середине XIX века. Отдавал предпочтение работам реалистического толка, без излишнего пафоса. Писал, в частности, художнику Горавскому: «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес, дайте мне хоть лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть – это дело художника».

Именно на это Третьяков и делал ставку.

Разумеется, отдавая предпочтение такому типу живописи, Третьяков сильно рисковал. Живописец Худяков писал ему: «Слухи носятся, будто бы вам от св. Синода скоро сделают запрос: на каком основании вы покупаете такие безнравственные картины и выставляете публично? Картина («Попы») была выставлена на Невском на постоянной выставке, откуда ее скоро и убрали, но все-таки она подняла большой протест! И Перову вместо Италии как бы не попасть в Соловецкий».

Но Павел Михайлович за свою судьбу не опасался. Продолжал скупать картины, обличающие жизнь российского народа. Сам, кстати, вид имел довольно затрапезный, что не мешало его славе одного из самых влиятельных московских граждан. Купчиха Е.?Дмитриева, в частности, писала: «Как-то мой муж ехал на извозчике по Мясницкой. Впереди он обратил внимание на кого-то, едущего на плохой лошадке и в стареньких санках с порыжелой полостью, вид кучера какой-то неказистый, а седока почти не было видно за большим поднятым воротником шубы – однако все встречные, и на хороших рысаках, с блестящей сбруей и толстыми нарядными кучерами, и просто прохожие, только увидя встречную скромную фигуру, усиленно все кланяются. Мужа это заинтересовало – кто же это, заслуживающий такого почета? Он попросил извозчика обогнать впереди едущего, и когда обогнали, муж мой оглянулся и с восхищением увидел Павла Михайловича. Обеими руками он снял шапку и как можно низко поклонился Павлу Михайловичу – великому создателю Третьяковской галереи. При его на редкость поразительной скромности тут виден был громадный почет и уважение всей Москвы».

Третьяков нередко доходил до крайности в своем патриотизме. В частности, принципиально отказывался покупать картины Семирадского. Аргументировал так: «Семирадский свою лучшую картину подарил городу Кракову. Значит, он считает себя у нас иностранцем. Как же я буду держать его в русской галерее?»

Но современники к подобному чудачеству относились с пониманием, даже с симпатией. В те времена вообще любили чудаков. Особенно чудаков с приличным капиталом. А Павел Михайлович был человеком небедным.

Со временем Третьяков становится непосредственным участником художественного процесса. Обсуждает с авторами их картины, осмеливается давать советы. Упрекает Илью Репина за картину «Крестный ход в Курской губернии»: «Мне кажется, было бы очень хорошо на месте бабы с футляром поместить прекрасную молодую девушку, которая бы несла этот футляр с верою и даже восторгом (не забудьте, что это прежний «ход», а и теперь еще есть глубоко верующие); вообще избегните всего карикатурного и проникните все фигуры верою, тогда это будет действительно глубоко русская картина!»

Правда, в этот раз Репин отказывается: «Согласиться не могу. Это все устарелые теории и шаблоны. Для меня выше всего правда, посмотрите в толпу... много вы встретите красивых лиц, да еще непременно, для вашего удовольствия, вылезших на первый план? И потом, посмотрите на картины Рембрандта и Веласкеса. Много ли вы насчитаете у них красавцев и красавиц?»

Но в большинстве случаев к галеристу прислушивались. Особенно начинающие художники. Каждому хотелось оказаться в престижной Третьяковке, рядом с признанными шедеврами. Михаил Нестеров вспоминал: «Павел Михайлович приехал неожиданно... Помню, как сейчас, стук в дверь, мое «войдите»... На пороге показалась столь знакомая нам, художникам, фигура Павла Михайловича, в шубе с каракулевым воротником, с шапкой в руке. Обычные поцелуи, со щеки на щеку, вопросы о здоровье. Я знал, что Павел Михайлович не любитель говорить. Он прямо приступил к делу, к осмотру картины... Смотрел «Пустынника» долго, сидя, стоя, опять сидя, подходил, отходил, задавал несложные вопросы, делал замечания, всегда, кстати, умно, со знанием дела. Пробыл около часу... и неожиданно, вставая, спросил, не могу ли я уступить вещь для галереи. О, боже мой, могу ли уступить?! Каждого молодого художника (да и старого) заветной мечтой было попасть в его галерею, а моей – тем более, ведь мой отец давно объявил мне, что все мои медали и звания не убедят его в том, что я «готовый художник», пока моей картины не будет в галерее. А тут – «не могу ли я уступить?».

А иные из картин просто творили чудеса. Известная русская меценатка Маргарита Морозова, например, вспоминала: «Однажды, когда мы находились в галерее, Павел Михайлович подозвал нас и открыл простыню, покрывавшую картину, и показал нам ее. Мы онемели от ужаса: это был Иван Грозный, убивший сына, работы Репина. Впечатление было страшно сильное, но отталкивающее. Потом эту картину повесили в маленькой комнатке, прилегающей к большому залу, и перед ней положили персидский ковер, который был как бы продолжением ковра, изображенного на картине, и, казалось, сливался с ним. Казалось, что убитый сын Грозного лежал на полу комнаты, и мы с ужасом стремглав пробегали мимо, стараясь не смотреть на картину».

В 1893 году Третьяков передает свое собрание Москве. А уже после смерти, в самом начале XX века, по проекту знаменитого художника В.?Васнецова возводится новое здание для галереи. Тогда-то на здании и появляется герб.

2. Назад, в СССР

Еще один государственный герб, на сей раз герб Союза Советских Социалистических Республик, до сих пор украшает гребешок Ярославского вокзала. Тот самый гребешок, который примечали Ильф и Петров в романе «Двенадцать стульев»: «Весь Ярославский вокзал, с его псевдорусскими гребешками и геральдическими курочками, легко может поместиться в большом буфете-ресторане Рязанского вокзала».

Автор этого вокзала – архитектор Федор Шехтель. Он выстроен в 1904 году. Ярославская дорога старая, и до него здесь размещалось другое вокзальное здание. Но архитектурными достоинствами оно не отличалось, и потому его без жалости разрушили – чтобы место уступить щеголеватому преемнику.

Правда, со старым зданием вокзала была связана довольно любопытная история. Поначалу, в 1862 году, ярославское направление было доведено только до Сергиева Посада, главной достопримечательностью, можно сказать, градообразующим предприятием которого была знаменитая Свято-Троицкая Сергиева лавра (в честь нее это железнодорожное направление первое время называлось Троицким). Этим поначалу возмутился митрополит Московский Филарет. Он утверждал, что новая дорога будет «вредна в религиозном отношении... Богомольцы будут приезжать в лавру в вагонах, в которых наслушаются всяких рассказов, и часто дурных, тогда как теперь они ходят пешком и каждый их шаг есть подвиг, угодный Богу».

Впрочем, это не помешало иерарху совершить молебен в честь открытия дороги, а затем и самому воспользоваться новым видом транспорта. Резюме вышло положительным – прямо на станции он выступил с короткой речью перед лаврскими священниками: «Рекомендую железную дорогу. Сколько употреблено искусства, усилий и средств для того, чтобы вместо пяти ехать полтора часа».

Это направление – в отличие от Петербургского – воспринималось как домашнее, свое, московское. Были в том и плюсы, только больше находилось минусов – поезда не подчинялись расписанию, могли проехать ту или иную станцию, а там, где поезд все же останавливался, кондукторы боялись выпустить пассажиров поразмяться – вагоны могли тронуться в любой момент. На «столичном» направлении такое было невозможно в принципе. Однако и здесь дело вскоре наладилось.

Хотя случалось всякое. Вот, например, в 1896 году газета «Московский листок» сообщала: «Вчера в 5 часов вечера в здании московской пассажирской станции Ярославской железной дороги из дежурной комнаты для кондукторов, помещающейся во втором этаже здания, вышел в нетрезвом виде старший кондуктор пассажирских поездов Гулимов и, спускаясь с лестницы, потерял равновесие и упал с высоты 2 аршин на каменный пол, причем получил ушиб всего тела и кровотечение из уха. Его отвезли в Басманную больницу».

Существенно ли это происшествие? Для старшего кондуктора Гулимова – более чем. Да и для нас, пожалуй, тоже – ведь из подобных мелочей и складывается тот пресловутый аромат эпохи.

3. Богадельня Медведниковых

В наши дни герб Москвы можно видеть на фронтоне больницы святителя Алексия, в прошлом 5-й градской больницы, а еще в более отдаленном прошлом – Медведниковской лечебницы. В соответствии с завещанием госпожи Медведниковой на Большой Калужской улице (нынешний адрес – Ленинский проспект, 27) была приобретена земля, на которой и выстроили целый комплекс для оказания помощи людям «христианского вероисповедания, без различия звания, пола, возраста». Комплекс был исполнен в древнерусском стиле.

«Московские церковные ведомости» сообщали: «В 1903 году состоялось освящение учреждений им. И. и А. Медведниковых – богадельни на 60?человек обоего пола и больных на 150?человек, в каждой из которых, согласно воле А.К. Медведниковой, своя церковь с небольшими куполами и звонницами».

Больница разрасталась, и в скором времени рядышком была освящена новенькая лечебница «для эпилептиков и идиотов». А в 1910 году «Голос Москвы» сообщал: «Совершено освящение больницы, рассчитанной на 60 человек больных и калек. Больница была построена на средства, завещанные Э. К. Рахмановой. При освящении присутствовали: городской голова Н.И. Гучков, сестра покойной жертвовательницы Агн. К. Рахманова, Н.А. Цветков, член управы Н.Ф.?Малинин, главные врачи городских больниц и директор Медведниковской богадельни С.Я. Попов».

Разумеется, первоначальная Медведниковская больница почиталась в этом комплексе за главную.

4. Выставка социалистических достижений

Более всего гербов СССР, конечно же, находится на территории ВВЦ, бывшей ВДНХ. Неудивительно, ведь с момента открытия выставки до распада СССР ее главной функцией была демонстрация нового, социалистического метода хозяйствования. Соответственно у посетителей, а еще больше у сотрудников этого учреждения была какая-то дикая каша в голове, в которой советской идеологии отводилось первейшее место.

В советское время на территории ВДНХ располагалось более 70 павильонов, в экспозиции которых присутствовало около 100 000 экспонатов. Здесь произрастало более 3000 фруктовых деревьев, общая площадь газонов составляла 67 гектаров, а 16 гектаров было отведено под декоративные и плодово-ягодные кустарники. И все это – во славу социалистического производства. Так что многочисленные советские гербы были здесь весьма кстати.

5. Лишь один из проектов

Самый, пожалуй, необычный герб можно увидеть в наши дни над входом в Центральный телеграф (1927 год, архитектор И. Рерберг). Это земной шар, окруженный колосьями и приправленный социалистической символикой.

Этот герб так и не был утвержден, он был всего-навсего одним из проектов. Но время на дворе стояло бойкое, и окончательная завершенность той или иной задачи не была для архитекторов обязательным условием. Классический пример – так и не построенный Дом Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя, изображение которого по сей день украшает Северный речной вокзал среди других «достижений социалистической индустрии». Впрочем, это уже совершенно другая история.