Загадки Баженова
В минувшее воскресенье, 12 марта, любители русской архитектуры отмечали день рождения великого зодчего Василия Ивановича Баженова. Что касается года, то существуют три версии: 1732, 1737 и 1738-й. Безусловно, Баженов – самый загадочный русский архитектор. Именно с его именем связано множество загадок, версий, недомолвок. Что там год рождения – большая часть его построек лишь предположительно принадлежат его карандашу и циркулю. Тем не менее сегодня мы расскажем о некоторых из них.
1 Декабристка-невеста
Дом № 5 на Петровке (угловой с улицей Кузнецкий Мост) предположительно (да, именно предположительно) был выстроен по проекту Василия Ивановича Баженова в 1776 году для генерал-губернатора Сибири И.В. Якоби. В 1786 году дом достался в приданое его дочери – Анне Ивановне Анненковой. Она отличалась чудачествами, в частности, ложилась спать исключительно в помещении, освещенном яркими лампами. Кровать стояла в середине помещения, а в качестве перин использовались бальные капоты. Сама барыня также наряжалась перед сном в бальный костюм. Зачем все это было нужно – непонятно.
Оригиналом слыл и ее потомок. Историк М.И. Семевский так писал о нем: «То был красавец в полном смысле этого слова не только в физическом отношении, но и достойнейший в нравственном и умственном отношении представитель блестящего поколения гвардейских офицеров 1820-х годов. Отлично образованный, спокойного, благородного характера, со всеми приемами рыцаря-джентльмена, Иван Александрович очаровал молодую, бойкую, умную и красивую француженку. Та страстно в него влюбилась и, в свою очередь, крепкими узами глубокой страсти привязала к себе Ивана Александровича Анненкова».
А вот и описание красотки по имени Полина Гебль: «Это была молодая француженка, красивая, лет 30. Она кипела жизнью и весельем и умела удивительно выискивать смешные стороны в других».
До того как к прелестнице повернулась фортуна, она служила продавщицей здесь же, на Кузнецком Мосту. А в историю вошла тем, что после событий 1825 года сделалась одной из легендарных жен-декабристок. При этом подвиг Полины Гебль был еще более весом, вместе с этим и более скандален. Когда Полина выдвинулась следом за Иваном Александровичем, они еще не были мужем и женой. Обвенчались позднее, в Чите, под конвоем.
Этим событиям был посвящен роман Александра Дюма «Учитель фехтования». Андре Моруа писал, что тот роман «не мог не возмутить царя, ибо это была история двух декабристов – гвардейского офицера Анненкова и его жены – молодой французской модистки, последовавшей за мужем в сибирскую ссылку... Роман был запрещен в России, где, разумеется, все, кто только мог его раздобыть, читали тайком, в том числе и сама императрица».
Впоследствии в этом доме разместилось фотоателье легендарного Моисея Наппельбаума, удостоенного чести снять на карточку самого Ленина. А уже после революции там обосновалось культовое кафе. Писатель Лев Никулин вспоминал: «Только старожилы помнят дом с полукруглым фасадом, где было это кафе. Постепенно состоятельные господа перекочевали на Украину, в гетманскую державу. И владельцы кафе для привлечения новых клиентов назвали свое предприятие «Музыкальной табакеркой» и за недорогую плату выпускали на эстраду поэтов. Поэты читали стихи случайной публике – эстетам в долгополых визитках и цветных жилетах, окопавшимся в тылу сотрудникам банно-прачечных отрядов, так называемым земгусарам, восторженным ученицам театральных школ, но приходили сюда и ценители поэзии, главным образом провинциалы – врачи, учителя, студенты.
Меньше всего проявляли интерес к выступавшим на эстраде сами поэты, они обычно сидели не в круглом зале, а в примыкающей к нему комнате и читали друг другу стихи – свои, чужие:
Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот...
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет...
Спорили о вечности, о нетленной красоте, о том, что эти стихи оценят потомки, а иные были серьезно уверены в том, что вернется прежняя удобная, приятная жизнь, а с ней придут слава и бессмертие».
Увы, слова о старожилах в начале цитаты – отнюдь не ошибка, не небрежность Никулина. Этот дом впоследствии действительно снесли.
2 Итальянский дом на Полянке
Еще один дом-мираж, не дошедший да наших дней и приписываемый Баженову, был на улице Полянке. Русский поэт А.А. Григорьев вспоминал: «Большого дома хорошей итальянской архитектуры, увы, больше нет. А дом ведь и впрямь был хорошим – выстроен архитектором Василием Баженовым для московского аптекаря Иоганна Вольфа. Правда, по прошествии немногих лет дом перестроил для Ивана Прозоровского другой великий архитектор – М.Ф. Казаков». По словам того же Григорьева, архитектурное окружение этого дома было несколько необычным: «Дома как дома, большею частью каменные и хорошие, только явно назначенные для замкнутой семейной жизни, оберегаемой и заборами с гвоздями, и по ночам сторожевыми псами на цепи. От внезапного яростного лая которого-нибудь из них, вскочившего в припадке ревности и усердия на самый забор, вздрогнут ваши нервы. Между каменных домов проскачут как-нибудь и деревянные, маленькие, низенькие, но какие-то запущенные, как-то неприветливо глядящие, как-то сознающие, что они тут не на месте на этой хорошей, широкой и большой улице».
Дом же, перестроенный Матвеем Казаковым ближе к концу прошлого столетия, чуть не сгорел. Газеты сообщали: «30 августа на Полянке в доме Полякова еврей Самуил Раскин, уходя со своим семейством в синагогу, оставил в квартире дочь, двенадцатилетнюю девочку, и велел ей разогреть в керосиновой печке обед. Девочка, исполняя приказание, поставила печку на стол и зажгла в ней фитили, при этом случился такой казус, что печка внезапно вся распаялась, воспламенившийся керосин разлился по столу, который и загорелся. Испугавшаяся девочка отворила двери квартиры, начала кричать. Сбежались жильцы дома, которые и успели потушить пожар».
К счастью, на этот раз все закончилось благополучно.
3 Царицынский осетр
Самое необычное произведение Василия Баженова – усадебно-парковый комплекс в Царицыне. Его заказчиком была сама императрица Екатерина Великая. Подразумевалось устроить тут загородную подмосковную резиденцию царицы. Но ничего из этого не вышло. Баженов, будучи масонских взглядов, перенасытил здешние постройки символами вольных каменщиков. Сама же царица испытывала панический страх перед масонами.
Василий Иванович, чувствуя, к чему идет дело, писал: «А особливо опасаюсь, чтобы строению не сделалось какой-нибудь отмены».
Его опасения оправдались. Императрица велела все постройки до основания разрушить, а строительство передать другому архитектору. Баженов писал: «Бедные плотники, кузнецы, пешники, столяры и всякие другие мастеровые работали более нежели лошади и со слезами по окончании отошли».
С тех пор на протяжении долгого времени Царицыно стояло в виде руин. Что бы ни пытались реализовать на этом месте – все терпело крах. Зато здесь то и дело происходили всякие необъяснимые события. Вот, например, одно из них, случившееся в 1886 году: «Когда приволокли в сетях осетра, арендатор был в восторге, но тут вмешался в дело окружной надзиратель. Имея в виду историческое значение осетра, надзиратель не позволил арендатору взять его, а предложил следующее: устроить для осетра особый садок, приставить для охраны стражу за счет арендатора и хранить осетра, пока он, надзиратель, отрапортует в удельную контору, а контора снесется с дворцовым ведомством и т.д., пока, словом, не воспоследует окончательное распоряжение высшего начальства. Подумав, арендатор почесал в затылке и отпустил осетра на все четыре стороны, а насчет всего вышеизложенного был составлен длинный протокол, впрочем, не длиннее осетра, который был 2 аршин 11 вершков».
И этот осетр был далеко не единственной царицынской загадкой.
4 Румянцев, он же Задунайский
Среди прочих московских зданий Баженову приписывают дворец П.А. Румянцева, прозванного за одно из своих многочисленных военных достижений Задунайским. Дом был выполнен весьма своеобразно. Писатель М.А. Дмитриев рассказывал о нем: «Мы остановились на Маросейке, в доме канцлера, графа Николая Петровича Румянцева... В нем кроме штофных обоев и других украшений, каких я еще не видывал, замечательна была зала в два света, то есть в два этажа окон. Она была расписана альфреско (то есть по сырой штукатурке. – А.М.), и над всеми окнами были изображены победы отца хозяина, фельдмаршала графа Румянцева… Над дверьми же изобразил он: на одной себя, облокотившегося на балкон и смотрящего вниз, а над другой – себя же и своего зятя, живописца, расписывавшего эту комнату, с маленьким арабом, подающим ему шоколад...
Мне отвели подле самой этой залы две китайские комнаты, то есть оклеенные китайскими бумажными обоями с изображением сцен из китайской жизни. Никогда еще я не был так помещен великолепно! Но главное – из моей комнаты был угловой балкон, с которого видна большая часть Москвы и все Замоскворечье. Такого вида я не встречал и в Петербурге! Мне объяснил архитектор Маслов, что дом Румянцева занимает самый высокий пункт Москвы, даже выше Кремля с его горою.
На другой же день утром ко мне вошел седенький старичок в сером нанковом сюртуке и спрашивал меня, доволен ли я своим помещением? Я благодарил и сказал, что доволен, не зная, кто меня спрашивает, и полагая, что это дворецкий хозяина. Но каково же было мое удивление, увидевши вечером этого старичка у дяди и заметивши на нем александровскую звезду. Дядя хотел меня представить, но он сказал: «Мы уже познакомились; я был у Михаила Александровича с визитом». Это был брат хозяина, действительный тайный советник граф Сергей Петрович Румянцев, член Государственного совета и бывший при Екатерине посланником в Пруссии».
Таков был московский уклад на рубеже XVIII–XIX веков.
5 Храм на Ордынке
Церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на улице Большая Ордынка, пожалуй, одна из немногих построек, где авторство Баженова не оспаривается. Именно он был автором проекта. Правда, достраивать ту церковь пришлось уже другому архитектору – Осипу Бове.
Репутация этого храма посреди патриархального Замоскворечья была неоднозначна. Ученый-этнограф В.Н. Харузина писала: «Почему же под влиянием Анны Мартыновны мы так равнодушно, более с осуждением относились к красивым Мадоннам… и их искусственным позам в церкви «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке? Почему мы говорили, что в этой церкви нельзя молиться, и сама тетя находила ее холодной и предпочитала ходить в маленькую церковь Покрова, быть может, на Малой Ордынке? А теперь эта церковь мне нравится своей стильностью, красотой, величавостью. Теперь я могу уже видеть в ней отражение целой эпохи, чуждой нам по духу, но привлекающей нас своей цельностью, определенностью. Тогда формы Empire еще тяготили; к ним нельзя было отнестись справедливо и беспристрастно, потому что они стояли еще слишком близко, еще угрожали свободе новых веяний в искусстве».
Дело обстояло более чем серьезно: «Тетя считала необходимым ходить к службам в свой приход и потому водила нас к Скорбящей Божией Матери. Но она не любила этого храма... Я уже говорила, как удивительно в то время не понимали красоту этого замечательного памятника Empire. Тете не молилось хорошо в этом торжественном, слишком светлом и парадном храме. Для нее и образов в нем было мало. Действительно, выделялись только иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» и святого Варлаамия Хутынского, к которым надо было подходить по ступенькам красивой мраморной лестницы, да еще большая икона Казанской Божией Матери…»
Отношение к самим иконам тоже было подозрительное: «Мы тогда не понимали, не чувствовали еще утешительности теплящейся перед иконой свечки – взгляд мой скользит, насколько это может быть сочтено уместным, по иконам. Их, в сущности, нет почти в этом храме. Тех безвкусных изображений, которыми церковь увешана теперь, тогда не было. На четырех-
угольных колоннах висели картины, писанные «итальянской» манерой. Эти картины встречали осуждение как со стороны тети, так и Анны Мартыновны. Тетя не видела в них икон... И я холодно и ожесточенно гляжу на нежную Мадонну, склонившуюся над Младенцем, критически говорю себе, что Моисей, спускающийся с горы Синай со скрижалями в руках, должен быть иной. Холодом веяло от этой картины, а лучи, испускаемые лицом Моисея, напоминали опять-таки рога и, признаюсь, безотчетно пугали».
Что поделаешь – купеческое царство.
