Наверху был «Крым», а внизу – «Ад»

В этот день, 31 января 1865 года, великий русский химик Дмитрий Менделеев защитил докторскую диссертацию, посвященную проблемам соединения спирта с водой. Считается, что с этого момента крепость русской водки сделалась величиной фиксированной – 40 процентов объемных, или, как предпочитают выражаться любители выпить, 40 градусов. Практически у каждого народа (если в дело не вмешиваются религиозные ограничения) есть свой напиток – своя визитная карточка. У чехов это пиво, у итальянцев и французов – вино, у шотландцев – виски, у англичан – джин, у португальцев – портвейн, у сербов и черногорцев – лозовач (виноградный самогон). В России это, безусловно, водка. И неудивительно, что на карте исторической Москвы найдется немало культовых мест, связанных с ее употреблением.

Для игры на бильярде

Один из типичных московских трактиров – знаменитый трактир Саврасенкова рядом с памятником Пушкину (а точнее говоря, рядом с тем местом, где Пушкин возвышался до своего переезда на противоположную сторону бульвара). Современный его адрес – Тверской бульвар, 29.
Он пользовался популярностью практически у всех слоев московского общества. Даже у слушателей семинарии. Один из таковых вспоминал: «Случай был с тремя моими товарищами, зашедшими в ресторан Саврасенкова, находившийся в проезде Тверского бульвара (у памятника Пушкину). Когда после выпивки и закуски в отдельном кабинете дело подошло к расплате, то оказалось, что денег ни у кого из них нет, и наши герои не нашли другого выхода из создавшегося положения, как выскочить из окна кабинета, в котором они заседали и который помещался в нижнем этаже ресторана. Однако избегнуть наказания им не удалось: половой, подававший им вино, из их разговоров между собою догадался, что его гости – семинаристы, и потому, не будь дурак, прямо явился в семинарию к инспектору с донесением о происшедшем инциденте. Виновные вскоре были найдены и понесли соответствующее их проступку взыскание – но какое именно, не упомню».

Здесь же, кстати говоря, располагался один из лучших в Москве бильярдов (многие даже считали трактир профильным, бильярдным). Так или иначе, но игра здесь шла, два бильярдных зала никогда не пустовали. У стен стояли узкие диваны – для зрителей. А в центре – столы, за которыми иной раз, что греха таить, набивали свои бесконечные карманы московские профессиональные шулеры.

Гиляровский писал о двух братьях Стрельцовых: «Обедали оба брата дома, ели исключительно русские кушанья, без всяких деликатесов, но ни тот ни другой не пил. К восьми вечера они шли в трактир Саврасенкова на Тверской бульвар, где собиралась самая разнообразная публика и кормили дешево.
В задних двух залах стояли хорошие бильярды, где собирались лучшие московские игроки и, конечно, шулера, а наверху были «саврасенковские нумера», куда приходили парочки с бульвара, а шулера устраивали там свои «мельницы», куда завлекали из бильярдной игроков и обыгрывали их наверняка.
Придя в трактир, Федор садился за буфетом вместе со своим другом Кузьмой Егорычем и его братом Михаилом – содержателями трактира. Алексей шел в бильярдную, где вел разговоры насчет бегов, а иногда и сам играл на бильярде по рублю партия, но всегда так сводил игру, что ухитрялся даже с шулеров выпрашивать чуть не в полпартии авансы, и редко проигрывал, хотя играл не кием, а мазиком.
Так каждый вечер до одиннадцати часов проводили они время у Саврасенковых».
И никому тогда подобный образ жизни не казался странным.


Пиво и раки

Не редкостью были и профильные заведения. В частности, ресторан Кучерова в Охотном Ряду. Там заседала пишущая братия – публицисты, беллетристы, журналисты. Илья Шнейдер так описывал одно из посещений этого учреждения: «Когда мы вошли в «кабинет», я остановился в дверях, пораженный. Рядом с Куприным сидел Лев Толстой. Оказалось, что это был Илья Львович Толстой, необычайно похожий на своего отца… Куприн сидел за столом, опустив голову.

Вдруг двустворчатая дверь «кабинета» отворилась, и на пороге ее показался низенький штабс-капитан, держащийся руками за обе настежь раскрытые половинки. После отрыжки от очевидно недавно законченного ужина он обратился к нам так, как будто только что принимал участие в каком-то общем разговоре и чего-то не расслышал:

– Чтэ? – и, обведя всех мутным и довольно злым взглядом, повторил еще раз: – Чтэ?
На него не обратили внимания. Я наблюдал, как он остановил бессмысленный взгляд на каком-то плакате, висевшем на стене справа. Затем он двинулся к нему, стараясь не потерять равновесия и тяжело, но упорно преодолевая какие-то невидимые нами препятствия, пока не прильнул, как к спасительному берегу, к стене, прижавшись к ней обеими ладонями. Укрепившись на месте, он вновь поднял голову к висевшему уже прямо над ним плакату «ПИВО И РАКИ».
Но прочесть плакат ему, видно, было не под силу. Он стал обводить указательным пальцем очертания первой буквы и, довольный достигнутым результатом, окинул нас торжествующим взглядом, отрыгнул и объявил: – П-пы!
Так, по складам, он наконец прочел:
– Пи-во…
И «поехал» дальше».
Вот такая богемная жизнь.

Торговый трактир

Пользовался популярностью и трактир, расположенный на Красной площади, напротив Кремля, в Гостином Дворе. Писатель Теофиль Готье так вспоминал о посещении этого учреждения: «Приятель мой повел меня в ресторан, находившийся в конце Гостиного Двора, как раз напротив Кремля. Мы поднялись по натопленной лестнице и очутились в вестибюле, походившем на магазин нужных товаров. Нас мгновенно освободили от шуб, которые повесили рядом с другими на вешалку. Что касается шуб, русские слуги не ошибаются и сразу надевают вам на плечи именно вашу, без номерка, не ожидая никакого знака благодарности. В первой комнате находилось нечто вроде бара, переполненного бутылками кюммеля, водки, коньяка и ликеров, икрой, селедками, анчоусами, копченой говядиной, оленьими и лосиными языками, сырами, маринадами, деликатесами, предназначенными разжечь аппетит перед обедом».
Сам же Гостиный Двор – памятник архитектуры 1805 года, вдохновенное произведение знаменитого Кваренги – был своего рода центром московской деловой жизни (отсюда, собственно, и популярность этого трактира). Дело было поставлено на широкую ногу. Один из очевидцев, тоже, кстати, иностранец, был поражен: «Двор так заполнен санями, всякими товарами и народом, что нельзя пройти, но нужно беспрестанно пролезать. Тогда там найдешь осетров и стерлядей, лежащих для продажи многими сотнями друг на друге, также много черной икры».

Петр Боборыкин так описывал эту достопримечательность старой Москвы: «Пробило три часа. В рядах старого Гостиного Двора притихло. И с утра в них мало движения. Под низменными сводами приютились «амбары»… Эти лавки смотрят невзрачно, за исключением нескольких, отделанных уже по-новому – с дорогими стеклами в дубовых и ореховых дверях с фигурными чугунными досками. Вдоль стен стоят соломенные диваны и козлы, на каких купцы любят играть в «дамки» и «поддавки». Кое-где сидят сухие пожилые приказчики в длинных ваточных чуйках или просторных пальто с бобром и однозвучно перекидываются словами. Выползет с внутреннего двора, из-под сводчатых ворот, огромный воз с товаром. Лошадь встанет, вся вытянется, напрягутся жилы».
Красота!

Разбойничье место

Самым же страшным питейным дореволюционным заведением был трактир под названием «Ад». Он размещался на Трубной площади, в подвале под другим трактиром – «Крымом». И если «Крым» наводил на московских обывателей трепет ужаса, то про существование «Ада» мало кто вообще догадывался. Слишком уж это была страшная история, чтобы о ней знал каждый.

Гиляровский писал: «Глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром, сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону – «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».

Много лет на глазах уже вошедшего в славу «Эрмитажа» гудел пьяный и шумный «Крым» и зловеще молчал «Ад», из подземелья которого не доносился ни один звук на улицу. Еще в семидесятых и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку. А вход и выход были совершенно особенные. Не ищите ни подъезда, ни даже крыльца... Нет.

Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг – никого! Куда они девались?.. Смотрит – тротуар пуст... И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется... И вдруг исчезает снова... Торопливо шагает будочник – и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой...
Встанет заинтересовавшийся со скамейки, подойдет к дому – и секрет открылся: в стене ниже тротуара широкая дверь, куда ведут ступеньки лестницы. Навстречу выбежит, ругаясь непристойно, женщина с окровавленным лицом, и вслед за ней появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем, приговаривая:
– У нас жить так жить!
Выскакивают еще двое, лупят оборванца и уводят женщину опять вниз по лестнице. Избитый тщетно силится встать и переползает на четвереньках, охая и ругаясь, через мостовую и валится на траву бульвара».

Таким был фирменный стиль, характер этого распивочного заведения. И это только лишь та часть, которую можно было увидеть снаружи, не погружаясь в недра «Ада». А добропорядочному обывателю ох как не стоило туда погружаться.

Тот же Владимир Алексеевич писал: «Вместе с удушающей струей махорки, пьяного перегара и всякого человеческого зловония оглушает смешение самых несовместимых звуков. Среди сплошного гула резнет высокая нота подголоска-запевалы, и грянет звериным ревом хор пьяных голосов, а над ним звон разбитого стекла, и дикий женский визг, и многоголосая ругань.
А басы хора гудят в сводах и покрывают гул, пока опять не прорежет их визгливый подголосок, а его не заглушит, в свою очередь, фальшивая нота скрипки...
И опять все звуки сливаются, а теплый пар и запах газа от лопнувшей где-то трубы на минуту остановят дыхание».

Интересно, что при всем при этом в «Аду» был достаточно широкий ассортимент крепкого алкоголя. Обычная водка, перцовка, всякого рода ерофеичи, желудочная, сладкие наливки, ром. К чему к чему, а к водке эта публика питала уважительное отношение.

Официанты, а не половые

Самыми же роскошными питейными заведениями были даже не трактиры, а рестораны. От трактиров они отличались интерьерами (в европейском, а не русском стиле), официантами (а не половыми), кухней (не национальной русской, а изысканной европейской, в первую очередь французской).
Вот как описывал Федор Шаляпин типичное ресторанное празднество: «Вот, например, встреча Нового года в ресторане «Яръ», среди африканского великолепия. Горы фруктов, все сорта балыка, семги, икры, все марки шампанского и все человекоподобные – во фраках. Некоторые уже пьяны, хотя двенадцати часов еще нет. Но после двенадцати пьяны все поголовно. Обнимаются и говорят друг другу с чисто русским добродушием:
– Люблю я тебя, хотя ты немножко мошенник!
– Тебе самому, милый, давно пора в тюрьме гнить!
– П-поцелуемся!
Целуются троекратно. Это очень трогательно, но немножко противно. Замечательно, что все очень пьяны, но почти никто не упускает случая сказать приятелю какую-нибудь пакость очень едкого свойства. Добродушие при этом не исчезает.
Четыре часа утра. К стене прижался и дремлет измученный лакей с салфеткой в руках, точно с флагом примирения. Под диваном лежит солидный человек в разорванном фраке – торчат его ноги в ботинках, великолепно сшитых и облитых вином. За столом сидят еще двое солидных людей, обнимаются, плачут, жалуясь на невыносимо трудную жизнь, поют».
Ресторан «Яр» был открыт в 1826 году на Кузнецком Мосту. В 1836 году начал функционировать в Петровском парке. После революции был закрыт. В наши дни вновь работает (ныне он располагается в отеле «Советский» на Ленинградском проспекте).