Жизнь или драка
Конечно, я любил Украину.
И уж точно я любил ездить на Украину, как и многие из тех, кто теперь сочувствует борьбе с ней, а то и участвует в этой борьбе.
Нас – тогдашних – легко понять.
Украина примерно десятилетней давности, эпохи своего недолгого взлета, представлялась извне удивительным государством, сделанным по принципу «все как в России, но только лучше». Турист или гость, приезжавший с севера, оказывался в теплых краях, где все говорили по-русски, где в гуманитарном отношении продолжалась буквально та же самая жизнь, что и у него дома, но – начисто отсутствовал тот удушливый бюрократический пресс, что уже явно чувствовался в московском царстве. И казалось, что так можно жить долго и счастливо: продолжать себе русскую культуру, но без нашего вечного, салтыково-щедринского «сидите тихо», «как бы чего не вышло» и «на всякий случай мы вам все запретим», а, напротив, с бесконечными дебатами обо всем подряд на телеканалах и ночным шампанским в каждой лавке.
И невозможно было представить, гуляя по Киеву поздней осенью 2013-го (о, как отличается тамошний ноябрь от нашего), что этому безмятежному миру остались уже даже не месяцы, а последние недели жизни и что совсем скоро этот мир взорвется кровью и хаосом, революцией и гражданской войной.
Принято думать, что во всем виноват национализм.
Принято думать, что во всем виноваты угрюмые парни, пришедшие то ли из леса, то ли с Карпатских гор и убедившие Киев в том, что нужно срочно забыть русский язык и страстно полюбить то ли Бандеру, то ли еще какого-нибудь злобного и скучного террориста из прошлого столетия.
Рискну с этим не согласиться.
Воинственный украинский национализм на сельском фундаменте, защищавший простую идею «отстаньте все от нас, хотим жить на своем хуторе» – самыми жестокими и отталкивающими средствами, был популярен в середине двадцатого века, когда и произвел многолетнюю партизанщину то против поляков, то против cоветской власти. Но в наше время этот нехитрый изоляционизм уже совершенно померк по сравнению с другой перспективой, которая и захватила умы тех, кто уже восемь лет находится по ту сторону фронта.
Слияния с западным миром.
Именно эта мечта и погубила ту благополучную, цветущую Украину, абсолютной вершиной успеха которой стал, наверное, европейский футбольный чемпионат 2012 года – для него, кстати, в Донецке построили за большие деньги тот самый аэропорт, где чуть позже, уже на руинах, шли тяжелые, долгие бои. Аэропорты, чемпионаты, экономика, судьбы миллионов людей – все было разрушено во имя одного: попытки упасть в объятия заграницы.
Если отвлечься от пропаганды – то про Бандеру, а то, напротив, про северный Мордор – как это получилось?
Украинское общество самых лучших времен видело перед собой две перспективы – те самые, что тогда связывались с Европейским и Таможенным союзом, а в действительности были двумя расходящимися в разные стороны дорогами, в Россию и на Запад.
Выбирать было легко. Россия казалась старообразной, неуклюжей, неказистой, Россия не умела, да и не хотела разговаривать ни с интеллигенцией, ни с примодненными менеджерами, ни с романтической молодежью или радикальными активистами, предпочитая исключительно чиновничий язык встреч «на высшем уровне» и контрактов на поставку и транзит газа. В то же время западный мир только и делал, что производил моду, блеск, айфоны, пленительные речи о свободе, словом, манил и соблазнял. И потому нет ничего удивительного, что украинский политический актив сначала снес власть, которая попыталась создать альянс с Россией, а потом начал убивать бунтовщиков, осмелившихся смотреть в сторону России уже малыми группами, – что и привело к нынешним событиям.
Но был в этой истории один скромный нюанс, которого украинский политический актив не заметил, а если кто и заметил – не все ж дураки на баррикадах, – то грамотно утаил от своей простодушной массовки.
Дело в том, что Украина была нужна России и Западу с совершенно разными целями. Ей вроде бы предлагались два похожих союза, но различались эти союзы не только тем, что Москва выглядела архаично, а лондоны с парижами волшебно блестели, но и – своими задачами.
Россия хотела, чтобы Украина работала.
Сельское хозяйство, заводы, оборонное производство – все местные ресурсы были интересны Москве, чтобы заодно с нашим фирменным нефтегазом продолжать то единое хозяйство, что работало в царские и советские времена. И сама эта потребность – предполагала мирную жизнь, свет-тепло-зарплату и даже мягкость политических нравов, поскольку Россия традиционно заботится о правах и возможностях своих дальних союзников больше, чем о наших несчастных нечерноземных губерниях.
Западу, в свою очередь, Украина как работник, как производитель – была не нужна. Там и так все имеется, и чужих товаров не требуется, свои бы продать. Зато как охранник, как науськанный на Россию питбуль-терьер – вот это другое дело, это, как сейчас принято говорить, востребованная на рынке позиция.
Украинцы не захотели понять, что они, разумеется, смогут продать себя Западу, но не для счастливой жизни, а для вечной драки. Их функция – ослаблять русского медведя, окружать его этаким фронтиром постоянного военного напряжения, провоцировать и отбивать атаки. Но эта роль – несовместима с налаженным бытом, работой, спокойствием и долголетием. Ее неизбежное следствие – разруха, потоки беженцев, фронтовые кладбища, разрушенные города, минные поля, словом, «Сирия-Ливия», аналог которых украинцам их модные новые друзья радушно предложили устроить прямо у себя дома. Нет, дома не у друзей, а у самих украинцев. Хотите быть частью Запада? Отлично, будете за нас воевать.
Проблема, однако, в том, что наше укоризненное высокомерие тоже выглядит не очень гладко.
Киев сжигает себя в бессмысленной драке с нами, но – разве мы от этого не страдаем? И разве нам не жаль ту Украину, которую здесь, в России, почти все любили? И, может быть, это мы не смогли тогда, на старте этого трагического конфликта, что-то существенное им объяснить?
А если так, то все произошедшее – это не только украинская ошибка.
Это наша общая беда.
