Архитектор Боровицкой площади — МП: «В современной России на шедевры нет спроса»
Конкурс в жизнь
- Еще несколько лет назад о вас почти никто не знал. Как так быстро стать успешным архитектором?
- Я считаю, что только через конкурсы. Единственный пример удивительного современного архитектора, сумевшего стать признанным без конкурсов, - Борис Бернаскони. Когда появился запрос на молодых специалистов, он стал первым, кто успел воспользоваться этой возможностью. Все остальные сделали себя успешными за счет конкурсов.
- Как же это происходило до того, как сменился главный архитектор?
Кто-то руководил каким-то институтом или НИИ. Очень много у нас случайного. Кто-то просто был назначенцем в советское время, а потом они фактически приватизировали свои проектные институты по примеру заводов.
- Конкурсы почти никогда не приводят к победе. Зачем вы этим занимаетесь?
- В конкурсе есть две составляющие: хайп и деньги – у любого проекта так. В конкурсе ты гораздо свободнее, чем в простом проекте, когда у тебя есть заказчик, который тебя ограничивает. Поэтому составляющая хайпа в конкурсе гораздо больше. Мы готовы к проигрышу всегда, но чаще все же выигрываем.
- Почему же удалось реализовать Зарядье именно таким, как его запроектировали?
В данном случае именно потому, что главный архитектор Москвы Сергей Олегович Кузнецов лично его курировал, поэтому и получилось. Но так бывает не всегда. Например, проект Сергея Скуратова по реновации, с которым он полгода назад победил, посчитали слишком хорошим и отказались от него.
- Чем так хороши конкурсы?
- Архитектор постоянно должен качать творческую мышцу. В конкурсе есть маленькая формальная частичка технического задания, а за ним – бесконечная вселенная поиска, где ты можешь найти что-то удивительное. Ведь в конкурсах побеждает тот, кто выходит за рамки ТЗ, превосходит ожидания. На днях стало известно, что AI-architects в числе победителей конкурса в Китае, который организовал местный крупный девелопер.
- Можете раскрыть детали?
- Нужно было смоделировать коливинг с эргономичными компактными жилыми ячейками нескольких модификаций и многофункциональными общественными пространствами. Мы разработали модель коливинга и программы его использования различными типами жителей, описав каждый их типов – лучше понять психологию будущих обитателей комплекса нам помогли китайские коллеги, которых мы пригласили на проект.
- Что в целом представляет из себя ваш бизнес?
- В последние годы мы много проектируем жилья – это и целые кварталы, например в рамках конкурса на реновацию, и отдельные ЖК – и новые «с нуля», и в проектах редевелопмента существующих зданий. Около трети заказов приходится на проекты благоустройства городской среды, средовой дизайн – прямо сейчас в нескольких подмосковных городах реализуются наши проекты. И еще одно направление – интерьеры: коммерческие, общественные и частные. Интерьеры мы реализуем со своими строителями, чтобы не работать с нерадивыми подрядчиками.
Поспеть за будущим
- Возвращаясь к реновации. Не успели закончиться конкурсы, а стартовые дома уже строят...
- Изменения идут настолько быстро, что вы не можете уже планировать на 25 лет вперед, как было раньше.
- Есть же Генплан.
- А зачем он нужен? Планирование – это такой термин, который нормально закладывается в плановую экономику Советского Союза, но в рыночной ситуации он не работает. Как заложить его в Dow Jones, NASDAQ? Никак. Архитектура – это производное экономики.
- То есть?
- У нас автомобильный трафик определяется автокредитом, а не планом развития дорожной сети и парковочных пространств: чем кредит доступнее, тем больше автомобилей на улицах города, тем больше трафик. Соответственно, отталкиваясь от этого, и надо планировать инфраструктуру для автомобилей или же быть еще более дальновидными и учитывать влияние шэринговой экономики на развитие города.
Например, понятно, что совсем скоро парковки для личных автомобилей в жилых кварталах будут не нужны в таком количестве – горожане пересаживаются на каршэринг. И уже сегодня мы должны это учитывать в проектах жилых комплексов - закладывать парковки для каршэринговых машин, розетки для электромобилей.
- То есть вы согласны в данном случае с Маратом Хуснуллиным?
- Я согласен, что не нужно планировать на 25 лет вперед, иначе это будет полностью устаревшая история и совершенно не нужный документ. То же с реновацией. Все очень быстро меняется.
То же понятие «урбанистика», появившееся лет десять назад. Тогда был запрос на комплексную экспертизу: не только архитекторов, но и экономистов, транспортников и т.д. Но прошло 10 лет и ситуация изменилась. Возможно, уже пришло время для нового более актуального понятия.
- Насколько глубоким тогда должно быть планирование?
- Настолько, чтобы получить обратную связь. Ведь почему реновацию начали, не дожидаясь окончания конкурсов. Чтобы иметь возможность для обратной связи, чтобы провести тонкую настройку, апробировав схему.
Всего существует две схемы проектирования. Технология прогрессивного JPEG’а, как говорит дизайнер Артемий Лебедев. Когда JPEG с минимальным разрешением – это и есть эскиз мэтра-архитектора, который потом и развивает его команда. То есть поступательный метод. А планирование сложных проектов на 50 лет вперед обречено на провал. В этом случае у тебя все время уходит на регистрацию изменений и ошибок. В итоге все намертво встает. Такие календарные планы были актуальны, пока проекты были примитивными.
Технология SCRUM-проектирования, актуальная сейчас, подразумевает маленький участок с возможностью его апробировать и посмотреть, стоит ли продолжать или нет. То есть программу реновации можно было взять в одном конкретном участке, всю ее отыграть от начала до конца, убедиться, что все работает, а потом уже распространять на всю страну.
- Как же в Советском Союзе строили целые города таким образом и довольно успешно?
- Почему же успешно? Надо посмотреть на процент самоубийств и уровень депрессии. Думаю, что в таких построенных с нуля городах он довольно высокий. Внутри таких городов не было гуманной среды, человека рассматривали как винтик, функцию при научном институте, заводе. Теперь предстоит решить, что делать с этими советскими регулярными городами. В Москве и Петербурге нет таких проблем, так как это не моногорода, созданные по идеальному плану, привязанные к одному производству, а крупные экономические центры, которые развиваются.
Идейная детализация
- Ваш проект Боровицкой площади с памятником князю Владимиру. Часть москвичей не приняла его, но гости столицы от него в восторге.
- Мы победили в конкурсе на проект благоустройства Боровицкой площади и ответственны за все то, что вокруг памятника. Само же место установки, высота фигуры и пьедестала были утверждены и не подлежали корректировке - нельзя было ни двигать памятник, ни менять высоту и цвет князя. Хотя в белом цвете он выглядел бы лучше, мне кажется.
- Вопрос о принятии или не принятии памятника князю Владимиру у Боровицких ворот Кремля – это вопрос про либеральное общество. Если подразумевается, что у нас право голоса имеют все, а не как в странах, где есть выборщики, то у всех права одинаковые. И если части общества это нравится, то значит это и хорошо. С другой стороны, ставить этот памятник там неправильно, потому что портится исторический вид, меняется перспектива. Но при этом нужно понимать, что наш город развивается и не может быть законсервирован – он в любом случае меняется, например, появился массив Москва-Сити и другие новые доминанты. Для Москвы эти процессы неизбежны, ведь Москва не Суздаль.
- Какие были ограничения при проектировании площади?
- Помимо утвержденной константы - памятника и связанных с этим ограничений, были жесткие требования к безопасности. Площадь расположена у стен Кремля, территория под контролем ФСО, и массовое скопление людей здесь нежелательно. Поэтому нам пришлось пойти на небольшую хитрость - спроектировав по сути амфитеатр, мы позиционировали его как лестницу, ведь по лестнице люди просто ходят транзитом, не скапливаясь, а на амфитеатре они сидят. Так что под видом лестницы нам удалось согласовать амфитеатр и создать по-настоящему общественное пространство, а не мемориал.
Также нежелательны здесь были лавочки и урны, потому что за ними можно что-то спрятать. В итоге получилось очень красиво, особенно с учетом видовых перспектив, которые открываются с пощади - на Александровский сад, в сторону реки. Чтобы на площадь было проще попасть, мы предлагали сделать дополнительный пешеходный переход без помех трафику, но оказалось, что это сложно согласовать со всеми инстанциями.
- Среди ваших проектов достаточно станций метро. Почему, на ваш взгляд, в Москве столь трепетное отношение к станциям метро, чего нельзя встретить во всем мире?
- В Москве к метро очень трепетно относятся, потому что наше метро – это уникальное явление, как например, ВДНХ. Это удивительное порождение Советского союза с исключительным знаком «плюс». Ведь Сталин проектировал именно подземные дворцы, а затем пришел Хрущев и стал строить «беднее». Это как раз то, что они оставили после себя. Если такая преемственность существует, то и нынешнее руководство думает о том, какое метро после себя оставит. Это очень значимая вещь.
Как бы ни менялся город, метро и сакральные места останутся нетронутыми, поэтому очень важно, какие коды и какие значения несет в себе метро. Я бы не хотел делать «бедненько».
- Вы какую идею закладывали при проектировании станций метро?
- Образ наземного павильона и дизайн-код интерьера станции Шереметьевская, которая строится по нашему проекту, мы ассоциировали с убранством дворянских усадеб –ведь станция названа в честь графа Шереметева – известного московского мецената, покровителя искусств. Важную роль в старомосковском дворянском быте играл фарфор, керамика, глазурованные изразцы в облицовке каминов. И мы передаем этот благородный глянец и типичные формы фарфоровой посуды в пузатых колоннах на станции и в опорах наземного павильона.
В каждом проекте мы уделяем до 80% времени анализу, и работая над проектом метро изучили архитектуру метро сталинской эпохи и лучшие постсоветские станции – стены бюро были сплошь увешаны картинками. Нам важно было, чтобы в облике станции была преемственность традиций московского метро и при этом она звучала современно.
- Заказчик часто настаивает на удешевлении проекта?
- Постоянно. Но тут хитрость в том, что мы знаем, какие аргументы будут предъявлять заказчики. И у нас всегда есть конкретный ответ – мы готовы, например, использовать именно этот образец мрамора, потому что он соответствует и концепции, и бюджету. А если заказчику демонстрируют просто картинку без подбора материалов, без сметы, он говорит «это слишком дорого», и тогда у исполнителя нет аргументов. Ну и все же надо стараться сделать недорого, но эффектно.
- Что для вас такое архитектура высочайшего класса? Как вообще отличить хорошее от плохого?
- В хорошей архитектуре всегда должен присутствовать элемент нерукотворности. Мы к этому стремимся, но вряд ли уже делаем.
Для меня архитектурное творчество - это еще и большое самоистязание. Ты постоянно пытаешься понять, хорошо это или плохо, терзаясь этим. И когда ты истязаешь себя до полного изнеможения, вероятно, результат будет хорошим. Конечно, это плохая мотивация для молодых архитекторов.
- Есть ли у вас какие-либо авторитеты в архитектуре такой величины, как например, Фостер или Хадид?
- Сегодня нет таких людей, на которых хотелось бы мне равняться. Есть общепризнанные звезды, и может быть они хороши, и большинству нравятся, но лично мне не созвучны. Творчество бюро Захи Хадид, например, мне кажется слишком математичным. Мне не комфортно внутри этих зданий, где ты ощущаешь себя в мультике, где пиксели бегают.
Мне ближе архитекторы, в творчестве которых есть поэзия, например, Тадао Андо (Tadao Ando) или Кампо Баеза (Alberto Campo Baeza), которые очень тонко чувствуют среду, - это как раз про искусство. А творчество ZHA, скорее, это удивительная скульптура, в которую можно войти. Мне такие здания кажутся не слишком дружелюбными.
- В последнее время все чаще приходится слышать про то, что современные архитекторы очень ценят советскую архитектуру, тот же «Дом-корабль» на Тульской или «Дом атомщиков» на Ленинградском проспекте. Это действительно хорошая архитектура?
Эта архитектура созвучна эпохе, в которую создавалась. Империи всегда используют архитектуру для распространения своей идеологии, стремятся увековечить себя в камне. Гуманное западное общество, лишенное тоталитарной культуры, всегда с удивлением смотрело на имперский брутализм, унижающий человека.
- Можете ли привести примеры архитектурных сооружений, про которые вы можете сказать, что это шедевры?
- В современной России на шедевры нет спроса. Сильное впечатление на меня произвела работа наших древнерусских предшественников - часовня в Перынском скиту в Великом Новгороде. Здесь как раз ощущаешь нерукотворность постройки, совершенно не понятно, как они находили такие идеальные пропорции, как строили так ладно.
Мы с коллегами были в творческой экспедиции - изучали древнерусское зодчество, важно было почувствовать основы, попытаться вступить в диалог с мастерами, которые создавали первые наши храмы, ощутить преемственность. Домонгольское храмовое зодчество оставило нам в наследство лаконичные, гармоничные произведения - вот на их авторов как раз хочется равняться.
