«Мы сражались с немцами до 17 мая»
21 июня 1942 года я сдал последний экзамен за девятый класс, а на следующий день началась война. Отец сразу же ушел в ополчение, а я остался с мамой и младшим братом. Эвакуация первых дней войны проходила в суматохе, нам пришлось пешком уходить из родного Киева в Харьков. Мы шли две недели по изумительным гоголевским местам – Миргороду, Сорочинцам, Диканьке. Прекрасное лето никак не вязалось с войной.
В Харькове нас посадили в эшелоны и переправили в Тюмень. На меня свалилась часть отцовских обязанностей – я пошел рабочим на бондарный завод и одновременно учился в десятом классе. Школу окончил с золотым аттестатом – медалей тогда не давали – и имел право без экзаменов поступать в любое высшее учебное заведение. Но я любил точные науки и пошел в местный политехнический институт на физико-математический факультет, где проучился лишь полгода. После окончания первого семестра пришла повестка из военкомата, и меня направили в Одесское артиллерийское училище, находившееся в эвакуации.
Условия в училище были тяжелые. Жесточайшая воинская дисциплина, учеба с 6 утра до 11 вечера, много полевых занятий. Худенькие шинелишки, выданные нам зимой, грели плохо. Когда на улице было минус 40, мы оборачивали лица полотенцами, чтобы не обморозиться. За восемь месяцев учебы мы прошли полный курс, а это 3,5 года. Выпустили нас младшими лейтенантами в начале 1944-го.
Я был артиллерийским топографом, но мог в случае необходимости заменить бойца любой специальности. Я должен был определять координаты огневых позиций, наблюдательных пунктов, делать засечку щелей, готовить данные для пристрелки. Меня направили в 192-ю тяжелую гаубичную артиллерийскую бригаду, которая формировалась в Брянске. Служба в действующих частях оказалась не легче, поскольку большую часть перемещений приходилось выполнять ползком на животе. А если у тебя с собой еще и теодолит на треноге, то это серьезно осложняло выполнение задачи.
Из Брянска нас перебросили в Венгрию, где в одном из боев я получил осколочное ранение в правую ногу и открытый перелом. Меня долго транспортировали до медсанбата, поэтому противостолбнячную сыворотку ввели с большим опозданием. Начался столбняк. Я лежал в гипсе от пяток до груди и не знал, сколько осталось жить. Но мне повезло. В это время в госпитале после ранения долечивалась опытный военврач, фамилию которой, к сожалению, я не запомнил. Она меня фактически вытащила с того света.
Мое новое место службы именовалась 30-я Венская артиллерийская дивизия прорыва, резерва Верховного главнокомандования. Нас направляли на те участки фронта, где намечался прорыв. Позиции мы занимали, как правило, ночью. Но прежде в ходе рекогносцировки определяли для каждой батареи конкретный список целей. За ночь мы обязаны были окопаться. Для нашего орудия нужно было вынуть 20 кубометров грунта. Чтобы успеть к намеченному времени, в орудийных расчетах копали все, включая командира. Даже в 20-градусный мороз на поблажки не приходилось рассчитывать – долбили землю ломами и кирками. Следующий этап – нужно было закопать передки тягачей, чтобы их не повредило снарядами. И все к утру хорошо замаскировать.
Утром начиналась артиллерийская подготовка. Каждая батарея имела свои рубежи и график стрельбы. Над таблицами стрельбы «штабники» работали сутками. Стрельба была расписана по минутам. Существовало несколько принципов ведения огня. Например, когда пехота шла в наступление, мы вели подвижный загородительный огонь – стреляли перед ней. Не дай бог здесь ошибиться и задеть кого-то из атакующих солдат, это расценивалось как стрельба по своим. За это полагался трибунал.
Помню ужасные бои за Будапешт. Они продолжались почти полгода. Буда, западная часть Будапешта, была полностью уничтожена, улицы завалены обломками разрушенных зданий до высоты третьего этажа – ни пройти, ни проехать. Пешт – низинная часть венгерской столицы – более-менее сохранилась. Все девять мостов через Дунай были взорваны. Немцам в городе уже фактически не за что было зацепиться, но они упирались. Мы отчаянно дрались с ними за каждый дом.
Окончательно отбив Будапешт, ночью мы вывели свои орудия на исходные позиции перед оборонительной цитаделью и расположились эшелонированно. Нашей дивизии достался участок по фронту длиной два километра. Утром начался обстрел. Грохот стоял неимоверный. У гаубицы частота выстрелов – 30 в минуту. У нас в бригаде было 16 батарей по 4 орудия. Получалось, что только наша бригада производила 1920 выстрелов в час. После окончания артподготовки пошла пехота, а наши войска прорвали фашистские укрепления и смели их. По случаю нашей победы на Красной площади в Москве даже прогремел салют.
Следующим этапом была Австрия. В Европе в то время установилась теплая и сухая погода, поэтому вид у нас был ужасный – мы шли походным строем в валенках и телогрейках. Знали, что со стороны выглядим неприглядно, поэтому шутили в свой адрес, что теперь все наше пролетарское происхождение выглядывает наружу.
Перед Веной нас отвели в тыл, выдали новое обмундирование. Войска приобрели совсем другой вид. Затем нам зачитали приказ командующего 2-м Украинским фронтом маршала Родиона Малиновского о том, что перед нами один из красивейших городов Европы, он приказывает щадить его архитектуру в ходе боев. Мы, конечно, щадили, но несли при этом большие потери. Тяжелые уличные бои приходилось вести без применения артиллерии, выкуривая фашистов буквально из каждого подвала дома. И все-таки штурм Вены продолжался недолго – с 9 по 13 апреля 1945 года.
После Вены наши войска пошли вперед, а меня оставили с тылами в пригороде. Утром я увидел необычную картину: лагерь освобожденных нами французских военнопленных пешком уходил на родину. Французы на ручных садовых тележках, которые имелись в каждом местном дворе, вывозили из лагеря свой скарб – чемоданы, рюкзаки, сумки. Меня поразил их внешний вид: ухоженные, упитанные. Я сравнил их с нашими военнопленными, которых нам довелось освобождать, – на них было жалко смотреть. Когда мы спрашивали замполитов, почему такая разница в отношении немцев к пленным, они отвечали, что Сталин не подписал конвенцию о военнопленных.
Потом были бои за столицу Словакии Братиславу и город Брно в Чехии, где мы и встретили 9 мая. Но на этом война для нас не закончилась. Мы сражались с немцами до 17 мая, поскольку генерал-полковник Фердинанд Шернер, командующий войсками на данном направлении, отказался капитулировать.
Боевые действия мы завершили в 90 километрах от Праги. На этом рубеже в маленькой деревушке мы стояли два месяца, а советские солдаты тем временем мимо нас возвращались домой. Потом пошли в обратный путь и мы. Остановились недалеко от Львова, в поселке Янов. Здесь наше подразделение оставили служить еще на два года. Мы боролись с бендеровцами. Это была настоящая партизанская война без фронта и тыла, война преследований, засад, ночных вылазок.
Воевали мы вахтовым методом – по две недели. Взвод солдат во главе с офицером, вооруженные гранатами до зубов и ручными пулеметами, поступал в распоряжение оперативного работника НКВД, у которого были многочисленные связи и который был в курсе всех событий в округе. Что такое бендеровцы, рассказывать не надо. Они выполняли для немцев самую черную работу. Это были каратели, звери в человеческом обличье. Договориться с ними мирным путем было невозможно.
Но 1948 год я встретил в составе оккупационных войск в Германии, в Бранденбурге, куда был переведен, а через три года мою бригаду передислоцировали в Литву – в город Топиау (позже переименованный в Гвардейск), где я прослужил до демобилизации в 1955 году.
В Киеве у меня никого не осталось. К тому времени я был женат, мы с супругой поехали в Москву, где в двух небольших комнатах жила ее родня. Нам отвели девятиметровую проходную комнату, в которой мы прожили десять лет. Я одновременно поступил на заочное отделение Московского института геодезии, аэрофотосъемки и картографии и пошел работать в «Мосгоргеотрест». Поскольку у меня не было опыта топографических съемок, я мог заниматься только привязкой и засечкой, устроился рабочим. Через полтора года стал бригадиром полевой бригады, которая выполняла городские съемки. А в 1962-м, когда закончил вуз, мне предложили должность начальника геодезической партии. В общей сложности я проработал в Мосгоргеотресте 55 лет, до 2010 года, пока в возрасте 85 лет не ушел на пенсию.
