Соблазны и ресторации

Соблазны и ресторации

Соблазны и ресторации
Соблазны и ресторации
Любимые места молодежи старой Москвы

Июнь радует возрастными праздниками. 1 июня – День защиты детей, 27 июня – День молодежи России. В нашем понимании молодежь – это что-то непременно современное, появившееся только что. Тем не менее молодежь существовала всегда и везде, в том числе в дореволюционной Москве. И, кстати, неплохо себя ощущала.

1 Филиппов и Эйнем

Пользовались популярностью кофейни. Не сказать что многочисленные – с современной Москвой не сравнить. Тем дороже и желаннее была каждая из них. Особенной любовью пользовалась, разумеется, Филипповская, открывшаяся на Тверской в одноименном хлебном магазине. Сам магазин был чудо как хорош. Екатерина Андреева, получившая впоследствии фамилию Бальмонт, по мужу-стихотворцу, восхищалась: «Над входной дверью огромный золотой калач. Он качается на ветру. Через запотевшие стекла маленьких окон ничего не видно. Из постоянно открывающейся двери валит пар и чудно пахнет теплым хлебом... Особенно мы любили заходить в среднее отделение, там продаются булки, калачи, пряники...
Просунешь свой пятиалтынный продавцу и говоришь громко: «Фунт мятных пряников». Продавец непременно пошутит с тобой и быстро-быстро загребет совком из большущего ящика, что под прилавком, всыплет пряники в бумажный мешочек, ловко расправив его, и никогда не ошибется: на весах ровно фунт. Он подает тебе мешочек и принимает твой пятиалтынный, бросает его в ящичек с отделениями, где медяки, серебро и бумажные деньги. Надо тотчас отойти и дать место другому покупателю. «Два батона де-руа», – говорит Алеша и протягивает свой гривенник. Ему уж подают пряники. Это происходит еще скорее, как фокус, – эти пряники не заворачивают, не взвешивают».
В кофейне же сиживал бунинский персонаж Казимир Станиславович: «В кофейне Филиппова он пил шоколад, рассматривал истрепанные юмористические журналы». Но более всего ее любила молодежь, в том числе и военная. Которой, кстати говоря, в подобные места нельзя было ходить категорически. Там даже висела обидная вывеска: «Собак не водить. Нижним чинам вход воспрещен».
Гиляровский описывал один из случаев: «У окна сидел с барышней ученик военно-фельдшерской школы... Дальше, у другого окна сидел, углубясь в чтение журнала, старик. Он был в прорезиненной, застегнутой у ворота накидке. Входит, гремя саблей, юный гусарский офицер с дамой под ручку. На даме шляпа величиной чуть не с аэроплан. Сбросив швейцару пальто, офицер идет и не находит места: все столы заняты... Вдруг взгляд его падает на юношу-военного. Офицер быстро подходит и становится перед ним. Последний встает перед начальством, а дама офицера, чувствуя себя в полном праве, садится на его место.
– Потрудитесь оставить кофейную, видите, что написано? – указывает офицер на вывеску».
Но общественное мнение было на стороне таких учеников – молодость, ничего не поделаешь. В данном случае общеcтвенное мнение было представлено тем самым стариком в накидке. Он оказался не кем-нибудь, а начальником Академии Генштаба генералом Михаилом Драгомировым. Который сразу же распорядился: учащемуся продолжать наслаждаться общением с барышней, а хаму-офицеру выйти вон.
Заходили и к Эйнему, на Мясницкую, – тоже своего рода московская достопримечательность. Сергей Соловьёв посвящал ей стихи:

Но дальше, дальше в путь. Как душно и тепло!
Вот и Мясницкая. Здесь каждый дом – поэма,
Здесь все мне дорого: и эта надпись «Пло»,
И царственный почтамт, и угол у Эйнема.

Кстати, здесь произошла одна забавная история. Однажды академик Каблуков оставил тут, в кофейне, свою трость. И забыл, где именно оставил. Пошел в кондитерскую Абрикосова – там ответили, что трости у них нет. Потом уже пошел к Эйнему – и получил свое имущество в целости и сохранности. «Неужели немцы честнее русских?» – сокрушался потом Каблуков.

2 От «Яра» до «Эрмитажа»

Как известно, молодежь старается быстрее повзрослеть. Или, по крайней мере, выглядеть как взрослые. Неудивительно, что московские юноши не довольствовались кофейнями, а стремились в более «серьезные» места – в рестораны. Это особо не приветствовалось, но и не преследовалось слишком строго.
Одну из характерных сцен описывал Лев Николаевич Толстой в автобиографическом романе «Юность». Главный герой со своими приятелями пошли в «Яр» на Кузнецком – кутить: «Дубков и Володя знали у Яра всех людей по имени, и от швейцара до хозяина все оказывали им большое уважение. Нам тотчас отвели особенную комнату и подали какой-то удивительный обед, выбранный Дубковым по французской карте. Бутылка замороженного шампанского, на которую я старался смотреть как можно равнодушнее, уже была приготовлена. Обед прошел очень приятно и весело, несмотря на то что Дубков, по своему обыкновению, рассказывал самые странные, будто бы истинные случаи, – между прочим, как его бабушка убила из мушкетона трех напавших на нее разбойников (причем я покраснел и, потупив глаза, отвернулся от него), – и несмотря на то что Володя, видимо, робел всякий раз, как я начинал говорить что-нибудь».
Упомянутый главный герой попал тогда в прескверную историю, из которой его еле вытащили. А менее чем в километре от «Яра» находился еще один известный московский ресторан, в котором молодежь – а именно студенты – чувствовали себя практически как дома. По крайней мере, в день Святой Татьяны.
Речь, разумеется, идет о ресторане «Эрмитаж»: «Чуть не с супа начались речи, тосты, пожелания. И без шампанского чокались и пили «здравицы» чем попало: красным вином, хересом, а потом и пивом. «Gaudeamus» только в начале пелась в унисон, – писал Петр Боборыкин в романе «Китай-город». – Перешли к русским песням. Тут уже все смешалось, повскакало с мест. Нельзя уже было ничего разобрать. Пошла депутация в соседнюю комнату, где обедало несколько профессоров. Привели двоих – одного белокурого, в очках, худощавого, другого – брюнета, очень еще молодого, но непомерно толстого. Обоих стали качать с азартом, подбрасывая их на воздухе. Толстяк хохотал, взвизгивал, поднимался над головами, точно перина, и просил пощады. Товарищ его выносил качание стоически».
Сил у молодежи хватало гулять до утра.

3 Страсти на льду

Кофейни, рестораны – все это, конечно, хорошо. Но молодые организмы требовали выплеска энергии, движения. Для этого как нельзя лучше подходили московские катки. Прекрасным образом романтику подобного катка изобразил уже упоминавшийся Лев Николаевич Толстой – правда, на этот раз в «Анне Карениной»: «Он чувствовал, что солнце приближалось к нему. Она была на угле и, тупо поставив узкие ножки в высоких ботинках, видимо робея, катилась к нему. Отчаянно махавший руками и пригибавшийся к земле мальчик в русском платье обгонял ее. Она катилась не совсем твердо; вынув руки из маленькой муфты, висевшей на шнурке, она держала их наготове и, глядя на Левина, которого она узнала, улыбалась ему и своему страху. Когда поворот кончился, она дала себе толчок упругою ножкой и подкатилась прямо к Щербацкому; и, ухватившись за него рукой, улыбаясь, кивнула Левину. Она была прекраснее, чем он воображал ее».
Эта встреча Николая Левина и Кити Щербацкой случилась на катке, который заливали на Пресненских прудах, там, где сейчас находится Московский зоопарк. Однако же не меньшей популярностью пользовался и другой каток, на улице Петровке. Именно здесь зарождались чувства Алексея Бахрушина, легендарного основателя Театрального музея, и юной Верочки Носовой, ставшей впоследствии его супругой.
Их сын Юрий Алексеевич писал: «Через двадцать дней на катке у Лазаревика на Петровке он вновь встретился со своим кумиром. Выделывая вдвоем причудливые фигуры на глянцеватом синем льду, отец поведал ей свои чувства и просил ее руки и сердца. Молодая красавица не ответила отказом, но просила несколько дней на размышление. Условились, что ответ будет дан 2 февраля на балу в Купеческом клубе, где оба собирались быть... Он смог выехать из дому очень поздно и попал в клуб лишь во втором часу ночи. Она была там и ждала его. Не сразу представился случай, чтобы услышать коротенькое слово «да». Когда наконец оно было произнесено, отец счел свое дело законченным на балу и поспешил домой».
А на катке тем временем выписывали пируэты другие влюбленные пары Москвы.

4 Погружение в фонтан

Молодежь Первопрестольной тяготела к прекрасному. Прекрасное было представлено в первую очередь Большим театром. Привлекала музыка, но также привлекали и очаровательные танцовщицы, с которыми очень хотелось закрутить роман. Правда, такие же желания – покорить сердце танцовщицы Императорской сцены – обуревали и купцов, московских денежных мешков. Вот странность – балерины большей частью выбирали именно таких кавалеров. Но разве это обстоятельство способно остудить юные мятежные сердца? Ни в коем случае!
Поэт Дон-Аминадо писал: «В Большом театре шла «Майская ночь» Римского-Корсакова.
«Рогнеда» и «Вражья сила» Серова.
Не сходил со сцены «Князь Игорь».
Носили на руках Нежданову».
Страсти в театре кипели нешуточные.
Увы, неприступность оперных и балетных див толкала неокрепшие души в объятия Бахуса. Которые подстерегали эти души прямо здесь, в Большом театре. Несколько соблазнительных буфетов будто бы специально были обустроены для того, чтобы сбить неокрепшего юношу с истинного пути. А после в газетах появлялись такие заметки: «В прошлую субботу, во время маскарада в Большом театре, публика обращала особое внимание на одного молодого человека, сильно выпившего, который приставал буквально ко всем, не различая знакомых от незнакомых. У многих он сдирал маски, срывал накладные бороды, усы, привязные косы и проч. Затем, увлекшись безнаказанностью своих шалостей, он вздумал подшутить над самим собой и, для удовольствия присутствующих, прыгнул в резервуар фонтана. В один миг он погрузился выше головы и стал захлебываться. Тогда один из его приятелей вытащил его и поставил на ноги. По зале раздался хохот, и мокрый безобразник, видя, что к толпе приближается полиция, удрал. Товарищ же его, тащивший из резервуара своего друга, тоже мокрый, попался на глаза дежурному полицейскому офицеру, и тот пригласил его в отдельное помещение для составления акта».
Увы, подобные истории были нередки.

5 Счастье дачной жизни

И все-таки особенной любовью – в летние-то месяцы – пользовались у молодых москвичей загородные дачи. Вот где было раздолье!
Уже упоминавшаяся Екатерина Андреева-Бальмонт писала: «M-me Фон-Дервиз… с балкона спускалась в сад только, чтобы сейчас же лечь на шезлонг, под полосатый балдахин, который поворачивали, как зонтик, в ту сторону, где было солнце. Она лежала часами, неподвижно вытянувшись, читала, но чаще болтала с военной молодежью, окружавшей ее. Эти молодые люди не отходили от нее – то подавали ей чашку кофе, то стакан какого-то напитка со льдом, который они черпали ковшом из серебряного бочонка, стоящего на столике рядом с ней, и наливали в стаканы».
Дело происходило на одной из дач в Петровском парке, ныне – практически в московском центре, а тогда – в загородной дачной местности.
А вот воспоминания Анастасии Цветаевой: «Иногда подолгу лил дождь. Тогда наступала новая жизнь: мы начинали видеть дом. Еще вчера он был сквозной, открыт в сад и во двор, он был их частью. Теперь оживали все его уголки. Уютна была эта внезапная утрата всех прелестей жары, листвы, беготни на свободе. Мы шумно населяли собой сразу весь дом, наполненные кувшинками и крынками полевых и садовых цветов нижние комнаты, где нежданно трещали, дымя, затопленные печи. Только теперь мы замечали, что, войдя в дом из сеней, выходивших во двор без ступеней, мы оказывались в столовой, высоко поднятой над садом, куда сходила крутая лестница, видная нам из окна… Мы вдруг замечали, как потемнело серебро на салфеточных кольцах, как низок, глубок деревенский буфет у балконной двери, что рояль – коричневый, что диван потерт. Что веер из желтого твердого пальмового листа – расколот».
И как же было сладко предаваться здесь, наедине с природой, юношеской меланхолии. Чехов писал в рассказе «Дачница»: «Леля NN, хорошенькая двадцатилетняя блондинка, стоит у палисадника дачи и, положив подбородок на перекладину, глядит вдаль. Всё далекое поле, клочковатые облака на небе, темнеющая вдали железнодорожная станция и речка, бегущая в десяти шагах от палисадника, залиты светом багровой, поднимающейся из-за кургана луны. Ветерок от нечего делать весело рябит речку и шуршит травой… Кругом тишина… Леля думает… Хорошенькое лицо ее так грустно, в глазах темнеет столько тоски, что, право, неделикатно и жестоко не поделиться с ней ее горем. Она сравнивает настоящее с прошлым».
Лелю легко можно понять. Мы все когда-то были молодыми.

Теги: #