Музей с изящным прошлым
Сегодня, 13 июня (31 мая по старому стилю), исполняется 105 лет знаменитому Пушкинскому музею изящных искусств на Волхонке, или просто Музею на Волхонке, как его часто называют коренные москвичи. В этот день будет написано и произнесено немало добрых слов во славу этого учреждения культуры. Мы же по обыкновению прогуляемся по Москве и познакомимся с местами, так или иначе связанными с этим музеем-легендой.
1 Мрамор с Урала
Основателем Музея изобразительных искусств (первое время он назывался иначе – «изящных искусств») был Иван Владимирович Цветаев, отец поэта Марины Цветаевой. Он проживал в Трехпрудном переулке, в ныне несуществующем доме № 8. Одна из его дочерей, Валерия Ивановна, так описывала это жилье: «В доме одиннадцать комнат, за домом зеленый двор в тополях, флигель в семь комнат, каретный сарай, два погреба, сарай со стойлами, отдельная, через двор, кухня и просторная при ней комната, раньше называвшаяся «прачечная»… От ворот, через весь двор, к дому и кухне шли дощатые мостки… Жил тогда у нас дворник Лукьян… Он завел во дворе себе уток… Флигель наш сдали купеческой семье… У ворот наших стоял столетний серебристый тополь… С улицы дом казался одноэтажным».
А вот воспоминания другой дочери, Анастасии: «С улицы… одноэтажный, деревянный, крашенный, сколько помню его, коричневой краской, с семью высокими окнами, воротами, над которыми склонялся разлатый серебристый тополь, и калиткой с кольцом, нажав его, входили в немощеный, летом зеленый двор, мостки вели к полосатому, красному с белым парадному – над ним шли антресоли».
И в этих стенах властвовал один из величайших подвижников эпохи – профессор Цветаев. Василий Розанов писал о нем: «Малоречистый, с тягучим медленным словом, к тому же не всегда внятным, сильно сутуловатый, неповоротливый, Иван Владимирович Цветаев, или – как звали его студенты – Johannes Zwetajeff, казалось, олицетворял собою русскую пассивность: русскую медленность, русскую неподвижность. Он вечно «тащился» и никогда не «шел». «Этот мешок можно унести или перевезти, но он сам никуда не пойдет и никуда не уедет». Так думалось, глядя на его одутловатое, с небольшой русой бородкой лицо, на всю фигуру его «мешочком» и всю эту беспримерную тусклость, серость и неясность».
Внешность, однако же, обманчива.
Все здесь было пронизано темой будущего музея. Весь домашний уклад был подчинен ему. В том числе и быт домашних. Вот один из примеров, описанный собственно хозяином дома: «По случаю царского дня от великого князя дали знать, чтобы лица, состоящие на государственной службе, явились в мундирах. Это затрудняло одеванье. И сколь ни ревностно помогали мне домашние, из которых один подавал перчатки, другой шпагу, третий портупею и т.д., как я ни спешил упорядочением бумаг, заменив завтрак большою порцией брома, как ни гнал мой извозчик к генерал-губернаторскому дому, – явился я туда после всех».
Можно представить себе, какую суматоху вызвало это событие у домочадцев.
Марина Цветаева писала: «Папа и мама уехали на Урал за мрамором для музея. Малолетняя Ася – бонне: «Августа Ивановна, а что такое – музей?» – «Это такой дом, где будут разный рыб и змей, засушенный». – «Зачем?» – «Чтоб студент мог учить». И, радуясь будущей учености «студента», а может быть, просто пользуясь отсутствием родителей, неожиданно разражается ослепительным тирольским «иодль». Пишем папе и маме письма, пишу – я, неграмотная Ася рисует музеи и Уралы, на каждом Урале – по музею. «А вот еще Урал, а вот еще Урал, а вот еще Урал», – и, заведя от рвения язык почти за край щеки: «А вот еще музей, а вот еще музей, а вот еще музей...» Я же, с тоже высунутым языком, честно и мощно вывожу: «Нашли ли мрамор для музея и крепкий ли? У нас в Тарусе тоже есть мрамор, только не крепкий...» Мысленно же: «Нашли ли для нас кота – и уральский ли? У нас в Тарусе тоже есть коты, только не уральские». Но написать, по кодексу нашего дома, не решаюсь».
В другой раз Цветаева писала: «Отец из Германии привез от себя музею очередной подарок: машинку для стрижки газона. «А таможне не платил, ни-ни. Упаковал ее в ящичек, сверху заложил книжками и поставил в ноги. – А это что у вас здесь? – Это? Греческие книжки. Ну, видят, профессор, человек пожилой, одет скромно, врать не будет. Что такому и возить, как не греческие книжки! Не парфюмерию же. Так и провез без пошлины. Помилуйте! Да на пошлину вторую такую стрижку купить можно».
Вот какими историями жил цветаевский дом.
2 Петровский и Эллис
Иван Владимирович был человеком чести. На себя он не потратил ни копейки из тех гигантских сумм, которые были им собраны на постройку музея. Наоборот – доплачивал из своих денег. А зарплата у него была приличная – как-никак профессор Цветаев был преподавателем Московского университета и директором Румянцевского музея, располагавшегося в знаменитом доме Пашкова.
Он и на этой должности, что называется, чудил. Устроил настоящие гонения еще на одного поэта, Льва Львовича Кобылинского по прозвищу Эллис. Тот по рассеянности перепутал свой и библиотечный экземпляры какой-то не особенно ценной книги и сделал из библиотечного несколько вырезок. Цветаев затеял судебное дело. Его дочь Марина, симпатизировавшая Эллису (что, собственно, и послужило истинной причиной нелюбви Цветаева к Льву Львовичу), защищала Эллиса, цитируя отца:
«– Погрешности прощать прекрасно, да, но эту –
Нельзя: культура, честь, порядочность... О, нет».
– Пусть скажут все. Я не судья поэту,
И можно все простить за плачущий сонет.
Но Иван Владимирович был неумолим.
При этом профессор Цветаев пропускал самое банальное, пошлое воровство. Книги при нем таскали почем зря. И не только книги. Велимир Хлебников писал о своем современнике, товарище по поэтическому цеху, господине Петровском: «Три раза вешался, глотал яд, бесприютный, бездомный, бродяга, похожий на ангела с волчьими зубами. Некогда московские художницы любили писать его тело… Худой, белый как свеча, питался только черным хлебом и золотистым медом, да английский табак, большой чудак, в ссоре с обществом, искавший правды. Женщины-худож-ницы писали много раз его голого, в те годы, когда он был красив.
Хромой друг, который звался чертом, три раза снимал его с петли. Это было вроде небесного закона: П. удавливается, Ч. снимает.
Известно, что он трижды обежал золоченый, с тучами каменных духов храм Спасителя, прыгая громадными скачками по ступеням, преследуемый городовым за то, что выдрал из Румянцевского музея редкие оттиски живописи.
Любил таинственное и страшное. Врал безбожно и по всякому поводу».
Дело закончилось тем, что министр просвещения Шварц отстранил Цветаева от должности директора. И тогда он получил возможность полностью сосредоточиться на своем музее.
3 «И невинность соблюдет, и капитал приобретет»
Очевидно, что главная заслуга в создании музея принадлежит Ивану Цветаеву. Но так же очевидно, что в одиночку он бы с подобной задачей не справился. Одним из единомышленников Ивана Владимировича был архитектор Роман Клейн. Именно он – автор прекрасного здания, в котором разместилась музейная коллекция и которое со временем сделалось одним из символов Москвы.
Он болел за музей не меньше самого Цветаева. В 1905 году произошло несчастье – во время пожара пострадала большая часть еще не достроенного музейного здания. Стала реальной угроза консервации всего строительства и передачи того, что удалось сохранить, Министерству просвещения. Фактически это означало полное крушение всех планов.
Клейн писал по этому поводу: «Я пришел к заключению, что иного выхода нет, как постепенная ликвидация дела постройки музея... Одно сознание, что после нашего общего десятилетнего труда по созиданию этой постройки мы будем видеть теперь постепенное разрушение ее; сознание это приводит меня в полное уныние, но другого выхода из настоящего положения я не усматриваю».
Правда, сам Цветаев воспринял произошедшее еще более остро – его разбил инсульт. Но профессору чудом удалось не только восстановиться, но и найти деньги для продолжения строительства.
Дело снова двинулось вперед.
Рассказывали, что подрядчик Губонин в чем-то не сошелся с Клейном. Тот в гневе схватил молоток и принялся разбивать им колонны практически достроенного здания.
– Черт с тобой, колоти, а за мрамор, работу заплатишь, – сказал подрядчик.
И Клейн заплатил – а что делать-то?
Поначалу музейное здание понравилось далеко не всем. Особенно возмущался художник Михаил Нестеров: «Если у него нет таланта создать русский стиль, как единственно возможный и желательный в русской Москве, то пусть он ограничится постройкой дач в Парголове для купцов из немцев, это и ему доходно будет, да и нам не обидно... Он и невинность соблюдет, и капитал приобретет…»
Тогда действительно существовала мода на псевдорусский стиль, и живописец, к сожалению, не избежал ее влияния.
Проживал же архитектор в доме собственной постройки – № 6 по Олсуфьевскому переулку. Именно здесь Роман Иванович с Иваном Владимировичем обсуждали детали будущего дворца на Волхонке.
4 «И невинность соблюдет, Разговоры за устрицами
Главным финансовым донором, благодаря которому музей смог состояться, был предприниматель Юрий Степанович Нечаев-Мальцов. Примечательно, что москвичом он не был – жил то в Петербурге, то в своем имении Полибино, то за границей, то в Гусь-Хрустальном, где у Юрия Степановича были развернуты заводы. В Москве бывал наездами, что не мешало ему расставаться с капиталами в пользу цветаевского музея. Он после первой же просьбы Ивана Владимировича выписал Цветаеву чек на 300 тысяч рублей и продолжал жертвовать впредь. Марина Цветаева писала о нем: «Нечаев-Мальцов на музей дал три миллиона, покойный государь – триста тысяч. Музей Александра III есть четырнадцатилетний бессребреный труд моего отца и три мальцовских, таких же бессребреных, миллиона».
Отсутствие у Юрия Степановича московской резиденции задало формат общения – так называемые деловые завтраки. Купеческая сущность брала верх. Марина Цветаева вспоминала: «Что мне делать с Нечаевым-Мальцовым? – жаловался отец матери после каждого из таких завтраков. – Опять всякие пулярды и устрицы. Да я устриц в рот не беру, не говоря уже о всяких шабли. А заставляет, злодей, заставляет! – Нет уж, голубчик вы мой, соблаговолите! – Из-за каждой дверной задвижки торгуется – что да зачем, а на чрево свое, на этих негодных устриц ста рублей не жалеет».
Проходили же эти забавные завтраки по большей части в «Славянском базаре». Петр Боборыкин так описывал это излюбленное место купеческой Москвы: «Черный с украшениями буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками, смотрел столом богатой лаборатории, где расставлены разноцветные препараты. Справа и слева в передних стояли сумерки. Служители в голубых рубашках и казакинах с сборками на талье, молодцеватые и степенные, молча вешали верхнее платье. Из стеклянных дверей виднелись обширные сени с лестницей наверх, завешенной триповой веревкой с кистями, а в глубине мелькала езда Никольской, блестели вывески и подъезды».
Что ж, место вполне подходящее.
5 Стройка напротив музея
Иван Владимирович умер в 1913 году, спустя год после торжественного открытия музея. «Семейная жизнь мне не удалась, зато удалось служение родине», – сказал он незадолго до смерти. Особнячок в Трехпруднорм переулке после революции снесли и на его месте в 1920-е годы возвели жилой дом кооператива «Творчество» по проекту архитектора М.Е. Приемышева.
А в 1931 году здесь разместилась весьма необычная экспозиция – конкурс проектов Дворца Советов. К этому событию античные статуи, ставшие вдруг неуместными, задрапировали материей. По результатам этого конкурса за основу был принят проект Бориса Иофана, и в скором времени приступили к его возведению – как раз напротив цветаевского музея, на месте взорванного храма Христа Спасителя. Путеводители по Москве радостно советовали экскурсантам задержаться возле стройки: «Мы видим площадку, где раньше было огромное, но безвкусное здание храма Христа Спасителя. Теперь здесь ведутся подготовительные работы для строительства грандиозного Дворца Советов. Постановление о постройке в Москве Дворца Советов было принято на I съезде Советов Союза ССР в 1922 году по докладу товарища Сталина и по предложению товарища Кирова. В результате конкурсов с участием лучших советских и заграничных архитекторов и двух закрытых соревнований на лучший проект дворца за основу был принят проект, представленный архитектором Б.М. Иофаном, Окончательный проект разработан Б.М Иофаном, академиком архитектуры В.А. Щуко и профессором архитектуры В.Г. Гельфрейхом».
Семимильными шагами наступала новая эпоха.
